- 9 -
А. Вересов.
"Небесный кровельщик".
Художник Р. Яхнин.
История не сохранила нам точных сведений о жизни, трудах и смерти Телушкина. Известно, что был он крестьянином Ярославской губернии, кровельным мастером и силой владел недюжинной.
Видимо, знал он грамоту. Через 110 лет после Телушкина советские верхолазы проверяли золоченую одежду Петропавловского шпиля. На дубовом переплете рамы, который сохранился и при позднейших переделках, они нашли сделанную краской роспись первого русского верхолаза.
Петр Телушкин, наверно, был невысок, но кряжист, сероглаз, светловолос, как многие волжане; по обычаю работных людей, повязывал голову сыромятным ремешком, говорил тихо, на мир смотрел твердо и смело…
Нелегко в дали времен разглядеть облик этого человека. Мало известно о его жизни. А легенда о подвиге и по наши дни бытует в народе.
* * *
Ветреным осенним утром 1830 года в ворота Петропавловской крепости вошел человек в домотканом армяке. За плечами – тощий узелок, в руках – ясеневый батог.
Ноги в стоптанных лаптях скользили по глиняным выбоинам дороги. Он смотрел на тусклое золото соборного шпиля, светившегося через пожухлую, облетающую листву деревьев.
- Эй! Полно галок считать. Пособи.
Он оглянулся на оклик. Двое мастеровых, старик и юноша, в ситцевых рубахах, толкали по дороге к Монетному двору тяжелый железный ларь на полозьях. Полозья зарылись. Ларь словно врос в землю.
- Пособи!
Человек снял котомку и положил ее на ларь. Мастеровые посторонились, чтобы дать ему место. Прежде чем они успели снова ухватиться, он налег плечом – груз колыхнулся и пополз.
- Вот так силища! – восторженно протянул молодой мастеровой; его цыганские глаза бойко смотрели сквозь упавшие на лоб волосы. Мастеровые подхватили ларь и потащили с уханьем и вскриками. Остановились у самых ворот Монетного двора.
Старшóй, старик с глубокой рваниной через всю щеку, сгреб едкий пот с усов и бороды, отряхнул мокрую руку.
- Полдничать время, - сумрачно сказал он и повернулся к нежданному помощнику. – Спасибо, брат. Без тебя не одолеть бы нам тяжести… Откуда будешь?
- Ярославский я.
- Зовут как?
- Телушкин Петр.
- Ну, садись с нами, хлебца пожуем.
Устроились тут же на траве. Телушкин лег навзничь, положив под голову сомкнутые ладони. В небе клубились облака. Ветер гнал их со взморья. От движения облаков казалось, что непомерно высокий шпиль над колокольней собора, и ангел, и крест на вершине чертят в небе пологую дугу. Золотой плоский ангел поворачивался по ветру – то исчезал, сливаясь в одну линию с крестом, то отчетливо виднелся. Одно крыло его было будто вывихнуто, а позолота местами облупилась.
Телушкин молча смотрел в вышину и слушал глуховатый голос старшóго; говорил он, приблизя свое темное, заросшее лицо к уху собеседника:
- Задувает крепко. Не кинуло бы воду с Невы на берег… На ангелка загляделся? Не шибко, видать, веровал в господа бога тот умелец, что из божественного вертяк соорудил, - скрипуче засмеялся старшóй и закашлялся тяжко, - вишь, покосился ангел-то, пооблез. Чинить надо; который год собираются…
Шестой год, - негромко подсказал Телушкин.
- А тебе отколь то ведомо? – живо спросил монетодворец. – Чай, на Ярославщине-то колокольни этой не усмотришь.
Телушкин пояснил:
- Наши плотничать в Петербург ходили, вернулись – сказывали про шпиль и что охотников чинить его ищут по всей Руси. Ну, запало мне на душу. Шестой год с тем живу: повидать колокольню… Да-а, высоковата.
- Высоковата? – насмешливо протянул старшой. – Эх ты! Во всех землях такой вышки не сыщешь! – И сообщил со строгостью в голосе: - Мастеров набрали, богатые подрядчики скопом за дело берутся. Лесами шпиль оденут… Ну конечно, работы на годы, денег – несчитанные тыщи, да сколько еще смертей будет – без этого не обойдется. Высь!
Телушкин неотрывно смотрел на золотую, летящую в небо иглу.
- Напрасно, - промолвил он так же негромко, только глаза прищурил и на скулах заходили желваки. – Туда можно одному подняться, да и без лесов.
- На крыльях, - подтвердил монетодворец, поднимаясь и стряхивая крошки. – Не складно шутишь. Ну, парень, - повернулся он к товарищу, - берись.
- Послушай-ка, - остановил его ярославец, - а кто тут самый главный смотритель будет?
- Вот комендантская, - показал старшóй на приземистое каменное строение, - а рядом кордегардия. Тут, пожалуй, тебя за дерзость и поучат.
Мастеровые снова вцепились в ларь. Ярославец, вскинув узелок на плечи, двинулся к комендантской.
Смотритель тоже не поверил Телушкину, сердито выкатил на него глаза.
Но когда ярославец, не испугавшись, начал рассказывать, какая мудреная им придумана снасть, он сообразил, что, пожалуй, разговор идет всерьез. Но от гнева все же отрешиться не мог.
- Твоя снасть, наверно, дороже золота обойдется.
- Вервяная та снасть, грошовое дело, - пожал плечами ярославец.
- А залог? – спохватился смотритель. – Мы подрядчикам такую работу без залога не отдаем. Где деньги возьмешь?
Петр развел руками, правой шапку смял.
- Денег у меня нет, это правда. Я голову свою закладываю – вот какой залог. И плату за работу вперед не прошу. Без корысти я…
Солдат, который привел Телушкина к смотрителю, проводил его и обратно.
- Страшно, поди? – спросил солдат.
Петр только тряхнул русыми волосами.
Не малое время ждал Телушкин дня поясней да погожее, чтобы дерзновенному своему замыслу положить начало.
Отвели ему тесную камору на подворье. Здесь он до поздней ночи веревки подбирал, и мерил, и втрое свивал.
Весть о смелом ярославце помалу в город просочилась. Приходили на крепостное подворье и важные господа, и просто любопытные.
Однажды пожаловал гость серьезный. Дощатую дверцу пинком распахнул. Тяжелый, багровый от крови, бросившейся в лицо, сел на лавку, с трудом отдышался, неодобрительно посмотрел на ярославца. Вертлявый остроносый парень, проскользнувший в дверь, зашипел Петру в ухо:
- Встань. Главный подрядчик пришел.
Телушкин встал. Оправил рубаху под пояском.
Гость спросил:
- Полезешь?
Петр наклонил голову.
- Разобьешься, дьявол.
Телушкин молчал. Подрядчик притянул его к себе за рукав.
- Говори напрямки: сколько тебе дать?
- За что?
- Откажись от этого дела. Смотрителю скажи – испугался; всякий поверит. Ну, сколько? Сто?.. Тыщу?..
Ни слова в ответ.
- Дурень! – гость хоть и ругался, а голос у него был медово-ласковый. – Разбогатеешь. На волю откупишься.
Ярославец сел на березовый чурбак.
- Да ты онемел, что ли, от счастья-то своего? Разговаривай! – Подрядчик достал из-за пазухи объемистый кошель.
- Я полезу, внятно произнес Телушкин.
С бранью вышел подрядчик из каморы, дверь оставил открытой. Огонек в светильнике отклонился, зачадил.
«Завтра начну», - сказал себе Петр.
На рассвете, забрав снасть, Телушкин поднялся на колокольню. Залез он на балки под самые слуховые окна, принялся расшивать дубовый потолок. Тесаное дерево точно окаменело, топор, наскочив на сук, выбивал искру. Петр с трудом расшатал широкие доски. Пробрался наверх во тьму кромешную, невольно затаил дыхание.
Выпрямившись, стукнулся головой о деревянную распорку. Теперь он находился внутри шпиля, у самого его основания.
Где-то на высоте в несколько сажен должны быть две неплотно прикрытые дверцы наружу, одна над другой. Телушкин заранее наглядел их с земли. Подтянувшись на руках, Петр встал на первую балку и полез по внутренним креплениям. Подниматься было нетрудно, да в темноте медлительно, а огонь зажигать опасался: кругом сухое дерево.
Чем выше поднимался Телушкин, тем теснее становилось в шпиле, балки скрещивались все чаще. Пришлось сбросить армяк, остался в рубахе. Заткнул веревки за пояс, пощупал нож за онучами – не потерялся ли.
Давно бы пора дверцам быть. Петр потерял меру времени, - может час, может, и больше ползет он во тьме. Вот забрезжил свет над головой. Иль почудилось. С крепи на крепь. Ухватился за перекладину. Светает. У Телушкина словно сил прибавилось. Наконец-то до первой дверцы добрался.
Еще усилие – и перед ним вторая дверца; плечом нажал ее, распахнул. И задохнулся. Ветер ударил в лицо, солнцем ослепило.
Петр протер глаза, посмотрел вниз. У собора толпился народ. Люди казались крохотными и смешно запрокинутыми.
Ярославец разглядел и своих знакомцев с Монетного двора – маленького цыганка и седоусого старшóго, - разглядел и обтянутое атласом брюхо подрядчика. Увидел смотрителя, размахивавшего руками. Толпа глядела вверх, подбрасывала шапки.
Телушкин тоже посмотрел вверх; он не увидел ни ангела, ни креста, - золотое поле уходило в высоту, в бесконечность.
Над дверцей, крепко вделанные в шпиль, виднелись один над другим железные крюки. Петр еще на земле сосчитал их – два десятка крюков до самого яблока, на котором стоит крест. От дверцы до первого крюка восемь аршин, а дальше посажены они друг от друга в четырех аршинах. На этих-то крюках и построил свой расчет ярославец.
Но сперва надо было выполнить дело иное, начальное.
Петр высунулся из-за дверцы и сильным взмахом пустил по ветру вокруг шпиля длинный конец веревки. Веревка упала беспомощно. Телушкин подобрал ее и вновь бросил. Но опять ничего не достиг.
Внизу толпа шумно наблюдала за его попытками. Мастеровые с Монетного двора, видимо, переживали неудачу Телушкина. Подрядчик, держась за живот, хохотал.
- Да он замыслил веревкой шпиль опоясать, - подрядчик подсчитывал каждый бросок. – Четыре. Мимо. Пять. Мимо. Шесть. Эк, куда махнул! Вот спасибо за потеху!
Телушкин исчез в глубине шпиля. И вдруг толпа ахнула, как один человек, зашумела, заволновалась и смолкла: люди увидели ярославца на пороге оконца; он повернулся, пригнувшись, спустился на золоченые листы и, перебирая руками веревку, концом привязанную за балку внутри шпиля, стал медленно спускаться и вдруг неподвижно замер.
Толпа с минуту тревожно недоумевала и снова зашумела, приметив, что Телушкин начал медленно перемещаться в сторону, волоча веревку, другим концом закрепленную на поясе, и явно обходя шпиль.
Видно было, как Петр передвигает руки, упираясь в нечто незримое. Многие догадались, что он ногтями хватает фальцы – тонкие загибы в тех местах, где скреплены листы обшивки. С земли, конечно, невозможно было увидеть ни закушенные губы ярославца, ни кровь, которая выступила из-под сорванных ногтей и пятнала золоченую медь…
Так обошел он шпиль по спирали и, достигнув нижнего оконца, вошел в него. Теперь нетрудно было передернуть веревку на один уровень. Смельчаку удалось охватить шпиль надежным поясом. Краями этого огромного пояса Петр и себя охватил, приладив подвижные петли ямским узлом так, чтобы их можно было без труда укорачивать. Веревочный пояс должен был держать Петра во время подъема ближе к шпилю.
Опять встал Телушкин на порожек дверцы с новыми веревками в руках и намерился на первый крюк. Метнул, да так удачно, что они сразу попали на крюк. Петр схватил отнесенный ветром конец, выровнял веревку.
Хитроумная то была снасть. Телушкин закрепил ноги в петлях на конце веревок, словно в стременах. Руками потянул одну веревку: правая нога, сгибаясь в колене, поднялась как для высокого шага. Закрепил веревку. Ухватился за другую; стала подниматься левая нога. Петр выпрямил колени и сразу поднялся на добрую половину роста, в то же время стянув поуже опояску вокруг шпиля.
Так был сделан первый шаг в высоту.
Еще несколько шагов, и он смог отдохнуть, плотно ступив на первый крюк. Забросить снасть на второй крюк было уже нетрудно: расстояние вдвое меньше. Что делается на земле, Петр не видел. Дал он себе зарок вниз не смотреть: опасался, не закружило бы голову. Сначала с земли отчетливо долетал гул голосов, потом и голоса стали слабеть.
Ветер большой высоты зло свистел в ушах, мешал дыханию.
Опасность вначале чувствовалась тревожно и остро. Петр заставил себя думать о родной деревне, о покосившейся, замшелой стене амбарушки, - на этой стене он впервые испробовал придуманную им снасть, влез на густо крытую соломой крышу и растянулся на ней, горячей от солнца и пахнущей пылью…
Потом и о деревне перестал думать. Все мысли и все силы отнимала работа. Это была трудная работа – изловчиться, забросить снасть на крюк, подтянуться. Коротенькая передышка, и – снова вверх.
Нанесло тучи, брызнул дождик. Петр жадно перехватил несколько капель ссохшимися губами. Дождь миновал, выглянуло солнце, но оно уже не грело. Начинало вечереть. Руки и особенно ноги наливались тяжелой усталостью. На каждом крюке приходилось отдыхать все дольше. Петр прислушивался к легкому шуму, с каким веревки скользили по железу, присматривался, не перетерлись бы.
Все чаще поглядывал вверх. Приближаясь, все крупнее и крупнее становилось яблоко, завершающее шпиль. Вот оно стало огромным, заслонило небо. Петр, сцепив зубы, из последних сил шагнул вплотную к яблоку. Отдыхал долго, раздумывая о том, что самое трудное еще впереди: проползти по яблоку к основанию креста.
С первых минут подъема Петр почувствовал, что шпиль мерно и безостановочно будто ходит в воздухе. Здесь, на вершине, раскачивание было особенно явно. Пожалуй, сообразил Телушкин, оно могло бы сослужить немалую службу. Усталость не проходила, но и медлить было нельзя. Петр стал опутывать шпиль веревками – тут он в поперечнике неширок. Сделал два новых стремени, просунул в них ступни поглубже. Другой веревкой, тоже обернутой вокруг шпиля, накрепко охватил себя у пояса. Туго затянул узлы, подергал веревки. И опустил руки.
Он повис на веревках почти лежа. Шевельнулся, сначала осторожно, потом резче. Веревки держали надежно.
Теперь за краем яблока виднелось крыло ангела. Руки у смельчака были свободны для самого опасного и трудного во всем его подвиге.
Петр собрал кольцами веревку, улавливая при этом колебания шпиля, согласно с ними размахнулся и бросил веревку поверх яблока. В первые разы она не долетала и падала обратно, потом застряла, пришлось ее сдернуть. Наконец, наметав руку, Телушкин сумел кинуть веревку так, что она, охватив подножие креста, длинным концом вернулась обратно в руки.
Порадовался Петр удаче и принялся вязать на веревке петли – одну завяжет, передернет веревку и новую затянет. Так через некоторое время на краю яблока словно лесенка протянулась наверх: каждая петля – ступенька. Шаткую эту лестницу Петр закрепил намертво.
Подтянув себя к шпилю, отвязался. Стал по петлям подниматься ввысь. Порой ноги выскальзывали, на одних руках повисал, ощупью искал опору. Упрямо поднимался все вверх и вверх.
На крыше яблока стало полегче. Вот уж руками за крест ухватился. Привязал себя, лег отдышаться.
Передохнув, Телушкин поднялся на колени. К нему вернулось тошнотное чувство высоты. Надо было освободиться от него во что бы то ни стало. Петр знал: невидимое страшит вдвойне. Бывало, в ребячестве боролся он с ночными страхами тем, что смело шел через двор в темноту, натыкался на тын, на брошенные доски. Все знакомое успокаивало…
Петр посмотрел вниз, на землю. Город окутывался сумерками. Темнели сады Петербургской стороны, изрезанной серебристыми речными протоками. Над Литейной частью поднималась арсенальная башенка.
За рыжей в лучах заходящего солнца громадой Адмиралтейства виднелся еще не вышедший из лесов Исаакиевский собор. Белели настилы моста, протянувшегося через Неву, на остроносых плашкоутах. Вдалеке Коломна жалась серыми домишками. На Петергофской першпективе густо чадили горны железоделательного завода. Взморье подкатывало к горизонту, несло на своих просторах узкие паруса кораблей.
Петр перевел взгляд под ноги. Он увидел, что толпа у собора разрослась. Лес рук белел и шатался над нею. Народ приветствовал отважного ярославца. Он выпрямился, ответно взмахнул.
Не теряя времени, принялся развивать веревки и связывать их узлами. В позднее время, когда на том берегу Невы, у дворцовых подъездов, далекими светляками зажигали фонари, Телушкин спустил на землю длинную веревку.
Поднял он ее с грузом – плотной кипой связанных пеньковых жгутов, как и было прежде условлено со смотрителем. А внутри кипы оказался чей-то доброхотный дар: завернутые в чистую холстинку краюха хлеба и вареное мясо. Петр почему-то подумал о монетодворцах, усмехнулся, вспомнив, как старшóй рассердился, сочтя его слова за дерзостную шутку.
Попривыкнув к темноте, ночь напролет ярославец выверял и надвязывал пеньковую лесенку – трапку. К утру лесенка была готова, он протянул ее во всю длину шпиля и спустился к слуховым окнам колокольни.
С тех пор Телушкин каждый день, кроме особенно ненастных, поднимался по трапке на огромную высоту, на работу. В суме через плечо тащил он мастеровой инструмент.
Шесть недель длилась беспримерная работа. Жители города видели верхолаза то поднимающим крыло ангела, то на перекладине креста чинящим оторванные листы. Трудился он так же просто, как слесарь у своего верстака или кузнец у горна.
На исходе шестой недели Петр Телушкин в последний раз совершил поход на шпиль. Когда он спустился вниз, его обступил народ – мастеровые, горожане. Петр охотно рассказывал:
- Теперь все в исправности. Фигуру поднял на восемь вершков, надо бы повыше, да никак нельзя: железо в том месте сильно пообтерлось. Ну и все! – И. весело взглянув вверх, добавил простодушно: - Да не так уж и высоко, как кажется.
В одобрительный гул голосов вдруг врезался выкрик:
- Ты листы приладил на живую нитку. И ангела с места сдвинул, упадет он. Люди, его работу спытать надо!
То кричал подрядчик; он размахивал кулаками.
- Работа моя, - отвечал Петр Телушкин, сделана на совесть, верьте моему слову. – И вдруг, озорно блеснув глазами, показал белые. Крепкие зубы и подступил к подрядчику: - А ежели проверить хотите, сделайте милость, пожалуйте на верхотуру, - и ткнул пальцем в сторону не снятой еще трапки.
Подрядчика подталкивали вперед, он пятился, изо всех сил упирался. Толпа грохотала смехом. Птицы поднялись с оголенных деревьев, закружились с пронзительным криком…
К Петру подошел могучего сложения молодец в кучерской поддевке, тронул его за плечо:
- Поедем.
Ярославец широко раскрыл глаза:
- Куда я с тобой поеду?
- Ну, велено мне тебя привезти, и все тут, - несловоохотливо промолвил молодец с таким видом, что нетрудно было понять: он может человека вдвое сложить и упрятать на дно возка.
«Что за напасть?» - озабоченно подумал Телушкин, однако пошел к одноконному крытому возку, стоявшему поодаль. Ехали недолго. Остановились у ворот дома на набережной.
Ввели Петра в темноватый покой, в котором и стен не видно было за множеством книг. Переплетенные в кожу, стояли они рядами в резных шкафах. По стене лепилась галерея, там книги громоздились горами.
В полусумраке Петр не сразу разглядел седого, сутулого человека, стремительно подошедшего к нему. Это был сам хозяин, известный всему Петербургу ученый, писатель, участник «Беседы любителей российской словесности» А. Н. Оленин. За стеклами очков, оправленных серебром, живо и умно блестели выцветшие глаза.
- Так вот ты какой, - произнес Оленин, - вот ты какой, давний мой приятель.
Петру стало весело, он сказал поклонясь:
- Встречаться, кажись не доводилось.
- Как так? – всплеснул руками старик. – Да я тебя полтора месяца каждодневно видел.
Он подвел Телушкина к окну, выходившему как раз на Петропавловскую крепость. У окна стоял инструмент на деревянной голенастой треноге.
- Посмотри-ка, - сказал Оленин и сам пригнул голову ярославца к окуляру подзорной трубы.
Петр пришел в восторг:
- Все как есть видать, даже швы на меди.
Оленин сидел в кресле, покачивая седой головой:
- Я в эти полтора месяца все свои рукописи забросил, беда. Не знаю, страшился ли ты там, на шпиле, а у меня за тебя сколько раз сердце обмирало… Ну, давай-ка рассказывай, все рассказывай. Я записывать буду.
Разговаривали долго, до вечера. Оленин, заложив руки за спину, взволнованно прошелся по комнате. Остановился около Петра:
- Экой ты храбрец, братец.
Вскоре в «Сыне отечества» была напечатана статья Оленина, начинавшаяся словами:
«Я приказал отыскать нашего богатыря-кровельщика и, отобрав от него род допроса, долгом почитаю сообщить оный почтенной публике».
О Петре Телушкине заговорила вся Россия. В народе его назвали «небесный кровельщик».
1 2 3 4 5 6 7 8 ... 10 11 12 13 14 15 16
СМОТРИТЕ ТАКЖЕ:
